Добавить статью Объять необъятное: записки педагога (ч. 13)

 

Продолжение. Начало в газете «Родная газета» №№3(23)–6(26) 2010 г., 1(27)–6(32) 2011 г., 1(33)-2(34), 5(37)-6(38) 2012 г., 11(49) 2013 г. (издано в газете «Родовое поместье» 11(47) 2013 г.)

 

И вот 23 марта 1979 года пришёл в школу последний раз. Ещё никто не знал, что это - последнее моё утро в Яснозоренской школе. В тот день в висках стучало одно: никогда... Вот идёт, улыбается мягко и светло Неронова Надя, комиссар «Отважного»... А вон по ступенькам поднимается девятиклассник Саша Милешин, обжёг взглядом, сказав вежливо-сухое: «Здравствуйте». «Не успел поговорить с ним... - мелькнула тревожная мысль.- Когда теперь? Так и останется неясность. Наша неясность...».

Ребята заходят в школу, весело шмыгая носами, раскрасневшиеся от свежего мартовского ветра, улыбаются... Улыбаюсь и я. Привычно всматриваюсь в лица: «С чем пришли?» У одних в глазах - солнечное, у других - лунное, у третьих - тучки. Тучки... В голове привычно идёт анализ: «Что с ним? Поссорился с... Да вроде бы не похоже... Может быть, дома?». Вот вспыхнула догадка:

«А, понял!». И тут же болью мысль: «Сегодня всё это оборвётся...». Всматриваюсь в лица, боюсь, что время сотрёт что-то важное. С ужасом понимаю, что я обманываю тех, кому улыбаюсь и жму руки. В моём воображении из крохотных вытяжек дней, минут общения вылеплен будущий образ каждого.

Через несколько минут я передам печать, книгу приказов, а это... то, что у меня... внутри, это самое-самое, кому и как... передам?! Унесу с собой. Унесу навсегда. А тому, кто придёт вместо меня, всё сначала?..

Зашёл в кабинет. Моргает селектор. Включаю, говорю, а голос будто не мой.

— Михаил Петрович, это вы? - слышу тонкий голосок второклассника Славика Саблина.

— Да, Слава, я... Ты что?

— А ничего... Я просто... - Славка сопит в селектор некоторое время, затем, будто вспомнив самое важное, обрадованно спрашивает:

— Вы в нашу комнату придёте сегодня вечером? Славик любит сказки. Только - чтобы лечь в постель, укрыться под горлышко одеялом и слушать, прерывая меня в особо страшных местах, своим неизменным: «Ух ты-ы!».

Что сказать?.. Славка ждёт привычного: «Приду». Что ему ответить?..

— Славик... - говорю ему начало фразы, которой не знаю конца, - Славик... ты... будь умницей. Славка, - вдруг выдавиля из себя и выключил связь. - Прощай, Славка, - шепчу в отключённый селектор.

В глазах разливается что-то горячее, горло сдавливает. Медленно выхожу из кабинета. Этот кабинет через мгновение станет чужим. Как нелепо и просто: закрыл дверь, и ты... чужой. И всё там за стеной, что ещё хранит следы и тепло твоих рук, уже принадлежит другому. А ты с этого мгновения - «бывший». Школа, твоя школа, родные, верные лица, руки, глаза уйдут навсегда во вчера... К каждому жесту, взгляду, звуку пристанет беспощадно и несмываемо-прочно слово «было». Было... Выхожу на крыльцо. В грудь ударяет мартовский ветер. Тает снег. Стремительно и тревожно несутся по небу свинцово-серые, разорванные в клочья тучи. И губы сами по себе бросают в эту разорванность клятву: «Славка, я не бросил тебя. Я ушёл, чтобы не бросить тебя. Славка».

— Что с вами, Михаил Петрович? - трогает меня за руку наша техничка Марина Григорьевна. - На вас лица нет! Вы заболели?

Добрые старческие глаза в тревоге. И будто прочтя мою боль, ласково, по-матерински добавила: «Иди, сынок, иди. Всё будет хорошо...».

Прошли годы, но нет-нет, и приснится мне моргающий глазок селектора. Я включаю его и слышу Славкин голос, только не могу разобрать, что он у меня спрашивает. В селекторе помехи, треск. Я хочу подняться, хочу идти к нему, но ноги приросли к полу, не двигаются...

Оторвавшись от воспоминаний, обвожу глазами зыбковских ребят. «Как сложится наша судьба? Неужто и здесь...» - кольнула мысль. А может, отказаться от всех экспериментов, работать в установленных рамках. Детство и рамки? Нет! Детству нужен для счастья масштаб задачи, захватывающая высота цели. Загоняя детей в рамки привычного, «навсегда данного», оберегая от борьбы, мы тем самым лишаем их ощущения своей значимости на земле.

Дрогнула рука. Не хочу ли вымолить прощения у Славки? До чего же, совесть, трудно с тобой! Мудры мы все, когда смотрим либо назад, либо со стороны. Ох, эта мудрость после драки! Всё ей понятно, всё она объяснит. Нет! Не мог я тогда, поставленный перед необходимостью выбора: или идея, или дети; или эксперимент, или возможность быть с детьми их директором, - не мог я выбрать то или это. Для меня это было целое, как небо и земля, как хлеб и вода. Не мог, потому и вынужден был уйти из школы. Детям нужен был я с мечтой, без неё личности нет, одна видимость...

— Смотрите не сорвитесь! Помните о детях. Раны в детской душе не заживают, - по-отечески предупреждал меня, отправляя в Зыбково для подготовки эксперимента, В. Н. Столетов. - Помните, какому риску вы подвергаете выношенную под сердцем идею, не только под вашим сердцем...

Суровое лицо, чёткие, будто высеченные резцом, морщины на щеках и лбу, под седыми бровями - доброта и ум.

— Будете работать у нас.

Это было третьего апреля 1979 года. Много видевший на своём веку, суровый и седой человек спас меня, протянул руку, заставил вновь поверить в себя. И там, где я видел непроглядную ночь, забрезжил рассвет...

Ещё одна встреча - майским днём 1980 года. Столетов с характерной для него обстоятельностью прочитал программу предстоящего эксперимента, которую я писал по его совету «от мечты», посмотрел на меня как-то по-особому пристально.

— Ну что ж, поработали вы серьёзно. За предпринятую попытку собрать воедино знания многих дисциплин о человеке с тем, чтобы реформировать учебно-воспитательный процесс в школе, создать в ней условия для гармоничного развития личности и осуществить идею В. И. Ленина «о подготовке всесторонне развитых и всесторонне подготовленных людей, которые умеют всё делать», - спасибо. Программа интересная, - медленно, будто вырезая каждое слово, озабоченно продолжил он. - Но в ней столько компонентов, связать которые непросто. Оч-чень непросто.

Всеволод Николаевич вздохнул, посмотрел мне в глаза и, будто споря с кем-то, закончил:

— Но это, - он ещё раз показал на программу, - дальний прицел. Работа ваша понадобится массовой школе, возможно,не скоро. Но она непременно понадобится.

«Ну, парень, теперь держись, - сказал я сам себе. -  Теперь только вперёд».

После многолетних мытарств, неверия, после обвинений в лженоваторстве, насмешек, слова президента «Я верю...» были для меня как свет для спелеолога, отчаявшегося выйти из глубоких лабиринтов пещеры...

И вот я опять в Москве. Снова иду по Погодинке. Высотный дом номер восемь. У стеклянного входа блестят крупные буквы «Президиум Академии педагогических наук СССР».

— Всеволод Николаевич выехал в Берлин на симпозиум, - приветливо сказала мне секретарь Лидия Ивановна. И сочувственно добавила: «Что же вы не позвонили? Что-нибудь случилось? Что-то срочное?» - с беспокойством заглянула мне в глаза.

— Срочное, срочное, Лидия Ивановна, - отвечаю со вздохом и выхожу из приёмной... В сердце обида, злость.

На кого? На себя, на сложившиеся обстоятельства, на моё начальство, на нашу «любовь» к бумажкам? Скорее всего это были обида и злость без точного адреса.

«Что делать? К кому идти?». Вопросы эти усиливали и без того тревожное чувство.

«К кому идти? Что тут гадать? - скажете вы. - Иди к тем, кто исполняет обязанности... Дело-то государственное. Надо в министерство? - Иди. В Госплан? - Иди...»

Неприятно признаваться, но, видимо; надо: мне было страшно идти и просить. Я панически боялся отказа. Ведь было такое, было. Сколько раз клали мечту на весы расчётов председатели колхозов, директора совхозов и всевозможные «завы» и «замы», когда я ездил в поисках единомышленников, когда за моими плечами не было государственной программы, не было Академии, не стояли известные учёные, когда надо было агитировать, находить «общий» язык и т. д. и т. п. Да, было страшно.

Хотелось, чтобы про меня забыли, но только дали бы возможность работать...

Очень непрост был ответ на вопрос: «Куда идти?» Куда-нибудь не пойдёшь, как не пойдёт мать к любому врачу с ребёнком, которого выносила под сердцем, вскормила молоком, научила говорить первое слово.

Решил действовать так, чтобы эксперимент стал свершившимся фактом. И я вернулся в Зыбково... Ночь. Озеро. Костёр. И песня - наша песня:

 

... И поле пшеничное - золота всплеск,

В синь неба распахнуто солнце ромашки,

И песню поёт о любви человек,

Песню - Родиной ставшей.

 

Щетинин М.П.

 

Продолжение в следующем номере.